Учебы без порки не не бывает
Еврейская педагогика вопросы поощрений и взысканий для
школьной молодежи не обсуждала, полагаясь на опыт и здравый смысл наставника
Рассказывая о местечковой интеллигенции, просто невозможно пропустить одного из
самых массовых ее представителей — учителя-меламеда. А слово «бедный»,
вынесенное в заголовок, показывает нам, что работники сферы народного
образования были бедны не только в России постперестроечных времен. Нет,
еврейский фольклор полон историй о меламедах, и все они начинаются словами:
«Жил однажды бедный меламед…». Историй о меламеде богатом (хотя бы одном!) нам
не известно. И это при том, что образованность в еврейской среде ценилась
превыше всех остальных качеств, а истории о богачах частенько подчеркивают
малограмотность последних. Просто меламед делал то, что, в принципе, мог делать
каждый еврей, не будь у него других занятий, то есть учил детей читать, писать
и молиться. И кто этого, интересно, не умел? Потому-то и положение, занимаемое
меламедом в местечковой иерархии, было довольно невысоким. Правда, его считали
человеком благочестивым, поскольку ни к какому другому детей бы попросту не
отдали.
Все-таки не перестаешь удивляться тому, что простонародный идиш делает с благородным ивритом! Мало того, что музыканта обозвал музыкальным инструментом, о чем вы уже, конечно же, читали, так он еще и нормальное семитское причастие «меламед» («учащий») превратил в существительное («учитель»), а рабочее место этого самого учителя переместил из бейт-сефер («школы») в хедер («комнату»), которую, собственно, и назначил школой. Язык-то ведь отражает реальную действительность: а меламед обычно сеял разумное, доброе, вечное прямо у себя на дому. Причем, жил, как правило, в одной комнате, а детей у него (своих, а не приходящих) было и без того много, как и положено очень бедному и очень благочестивому еврею. Так что из-за занавески, делившей комнату в учебные часы на класс и спальню-столовую-детскую, вечно доносилось хныкание младенцев.
Впрочем, бывало и наоборот: из класса доносился рев какого-нибудь наказанного или наказуемого. Или ожидавшего наказания. Еврейская педагогика вопросы поощрений и взысканий для школьной молодежи не обсуждала, полагаясь на опыт и здравый смысл наставника.
Метод кнута и пряника был разработан, как говорится, от и до. Когда пятилетнего мальчика приводили учиться, то на первую букву алфавита — «алеф» — капали медку. Ребенок должен был коснуться указательным пальчиком буквы и потом поднести его к губам. На губах оставался сладкий медовый вкус, и дитя понимало, что плод учения сладок. Постигнуть же горечь этого корня предстояло очень скоро… Кстати, выражение «дваш аль-алеф, дваш аль-пи» («мед на букве алеф — мед на губах») или его вариант «хинек ойфн алеф» встречаются довольно часто — как в народных песнях, так и в литературных произведениях.
Провинившихся — за малейшую ошибку! — били. Не то чтобы розгами пороли — для начала меламед мог ограничиться подзатыльником (пятилетнему ребенку вполне достаточно, чтобы разреветься), дернуть за волосы, за ухо, влепить указкой. Пороли только старших, до этого надо было дорасти. Причем, даже еврейская мама, любовь которой к своим детям стала легендой, не стала бы защищать сына. Она твердо знала: без порки учения не бывает — и папу ее пороли, и дедушку, и мужа… отчего они и стали образованными людьми, способными читать ТаНаХ.
Других образовательных целей хедер перед собой и не ставил. К бар-мицве, когда парня впервые вызывали к чтению в синагоге, его образование должно было быть законченным. Если человек хотел и имел возможности учиться дальше, он шел в ешиву и становился ешиве-бухером. Но там уже учил не меламед. Разница между положением меламеда и преподавателя ешивы была примерно такой же, как между учителем сельской начальной школы (все три класса вместе) и преподавателем техникума в райцентре (ну, а если речь шла о знаменитых ешивах в Вильне, Паневежисе, Тельшах — то и преподавателем столичного университета).
Грамматике иврита в хедере не учили: ученики просто-напросто все зазубривали, а объяснял учитель на идиш (что, кстати, близко суперсовременному методу преподавания ныне применяемых иностранных языков). И ничего: пусть и не классическим способом, но язык запоминался.
Меламед был человеком мыслящим. Такого как раз и вывел Шолом Алейхем. Помните, как он размышляет о том, что сделал бы, будь он Ротшильдом? — Дал бы всем странам по миллиону, чтоб только не воевали!
А решив вопросы международной политики, задается вопросом: «А где бы взять тридцать копеек до завтра?..».
Материал подготовил Лев Минц
Jewish.ru
http://www.jewish.ru/
http://www.ijc.ru/istoki98.html
Все-таки не перестаешь удивляться тому, что простонародный идиш делает с благородным ивритом! Мало того, что музыканта обозвал музыкальным инструментом, о чем вы уже, конечно же, читали, так он еще и нормальное семитское причастие «меламед» («учащий») превратил в существительное («учитель»), а рабочее место этого самого учителя переместил из бейт-сефер («школы») в хедер («комнату»), которую, собственно, и назначил школой. Язык-то ведь отражает реальную действительность: а меламед обычно сеял разумное, доброе, вечное прямо у себя на дому. Причем, жил, как правило, в одной комнате, а детей у него (своих, а не приходящих) было и без того много, как и положено очень бедному и очень благочестивому еврею. Так что из-за занавески, делившей комнату в учебные часы на класс и спальню-столовую-детскую, вечно доносилось хныкание младенцев.
Впрочем, бывало и наоборот: из класса доносился рев какого-нибудь наказанного или наказуемого. Или ожидавшего наказания. Еврейская педагогика вопросы поощрений и взысканий для школьной молодежи не обсуждала, полагаясь на опыт и здравый смысл наставника.
Метод кнута и пряника был разработан, как говорится, от и до. Когда пятилетнего мальчика приводили учиться, то на первую букву алфавита — «алеф» — капали медку. Ребенок должен был коснуться указательным пальчиком буквы и потом поднести его к губам. На губах оставался сладкий медовый вкус, и дитя понимало, что плод учения сладок. Постигнуть же горечь этого корня предстояло очень скоро… Кстати, выражение «дваш аль-алеф, дваш аль-пи» («мед на букве алеф — мед на губах») или его вариант «хинек ойфн алеф» встречаются довольно часто — как в народных песнях, так и в литературных произведениях.
Провинившихся — за малейшую ошибку! — били. Не то чтобы розгами пороли — для начала меламед мог ограничиться подзатыльником (пятилетнему ребенку вполне достаточно, чтобы разреветься), дернуть за волосы, за ухо, влепить указкой. Пороли только старших, до этого надо было дорасти. Причем, даже еврейская мама, любовь которой к своим детям стала легендой, не стала бы защищать сына. Она твердо знала: без порки учения не бывает — и папу ее пороли, и дедушку, и мужа… отчего они и стали образованными людьми, способными читать ТаНаХ.
Других образовательных целей хедер перед собой и не ставил. К бар-мицве, когда парня впервые вызывали к чтению в синагоге, его образование должно было быть законченным. Если человек хотел и имел возможности учиться дальше, он шел в ешиву и становился ешиве-бухером. Но там уже учил не меламед. Разница между положением меламеда и преподавателя ешивы была примерно такой же, как между учителем сельской начальной школы (все три класса вместе) и преподавателем техникума в райцентре (ну, а если речь шла о знаменитых ешивах в Вильне, Паневежисе, Тельшах — то и преподавателем столичного университета).
Грамматике иврита в хедере не учили: ученики просто-напросто все зазубривали, а объяснял учитель на идиш (что, кстати, близко суперсовременному методу преподавания ныне применяемых иностранных языков). И ничего: пусть и не классическим способом, но язык запоминался.
Меламед был человеком мыслящим. Такого как раз и вывел Шолом Алейхем. Помните, как он размышляет о том, что сделал бы, будь он Ротшильдом? — Дал бы всем странам по миллиону, чтоб только не воевали!
А решив вопросы международной политики, задается вопросом: «А где бы взять тридцать копеек до завтра?..».
Материал подготовил Лев Минц
Jewish.ru
http://www.jewish.ru/
http://www.ijc.ru/istoki98.html
Комментариев нет:
Отправить комментарий